…отдельной строкой про бюджеты фильмов.

Какая нам в общем то разница, 30 миллионов было потрачено на фильм, или 100? Он что — духовнее станет, если будет снят за копейки? И интереснее, если за миллиард долларов?

Этот пункт на мой взгляд должен волновать не зрителей, а бухгалтеров и экономистов. Да и то только имеющих непосредственное отношение к фильму. «Ах, вы посмотрите только на эти проводки! Фантастика! А вот тут, как они изящно обосновали затраты на уборщиков… Мммм… Это просто новое слово в бухгалтокинематографе! Оскара!» — и в кино ходить не надо.

Конечно затраты на фильм могут косвенно намекнуть на визуальную красивость. Всё таки компьютерное время и спецэффекты стоят денег. Но сдаётся мне, что начиная с какого-то уровня цена раздувается очень непропорционально качеству спецэффектов.

То, что Лебедев в своё время в интервью «Большому Городу» (мир его праху) высказался, что его не интересуют фильмы с бюджетом меньше 30 миллионов долларов, так это просто эпатаж и пиар. Не надо уподобляться.

     - Откуда начнем осмотр? - спросила она с улыбкой.
     - Отсюда и начнем, - сказал Татарский. - А где коллекция?
     - Так вот она, - сказала секретарша, кивая на стену.  - Это  испанское
собрание. Кого вы больше любите из великих испанцев?
     - Это… - сказал Татарский, напряженно вспоминая подходящую фамилию, -
Веласкеса.
     - Я тоже без ума от старика, - сказала секретарша и посмотрела на  него
холодным зеленым глазом. - Я бы сказала, что это Сервантес кисти.
     Она аккуратно  взяла  Татарского за локоть  и, касаясь  его  голой ноги
высоким бедром, повела к  ближайшему листу бумаги на стене. Татарский увидел
на нем пару абзацев текста и синюю  печать. Секретарша близоруко нагнулась к
листу, чтобы прочесть мелкий шрифт.
     - Да,  как раз это  полотно. Довольно  малоизвестный  розовый  вариант
портрета инфанты.  Здесь  вы видите  нотариальную справку,  выданную  фирмой
"Оппенхайм энд Радлер", о том, что картина действительно была приобретена за
семнадцать миллионов долларов в частном собрании.
     Татарский  решил не подавать  виду,  что  его что-то удивляет.  Да  он,
собственно, и не знал толком, удивляет его что-то или нет.
     - А это?  -  спросил он, указывая на соседний лист  бумаги с текстом и
печатью.
     - О, -  сказала Алла,  - это наша  жемчужина.  Это  Гойя, мотив  Махи с
веером  в саду. Приобретена в одном маленьком кастильском  музее. Опять-таки
"Оппенхайм  энд  Радлер"  не даст  соврать  - восемь с  половиной миллионов.
Изумительно.
     - Да, -  сказал Татарский.  -  Правда. Но меня, честно говоря, гораздо
больше привлекает скульптура, чем живопись.
     - Еще  бы, - сказала секретарша.  - Это потому  что в трех  измерениях
привыкли работать, да?
     Татарский вопросительно посмотрел на нее.
     - Ну, трехмерная графика. С бобками этими…
     - А, - сказал Татарский,  - вы вот про что. Да, и работать  привык,  и
жить.
     - Вот  и  скульптура, - сказала  секретарша  и  подтащила Татарского к
новому бумажному листу, где текста было чуть побольше, чем на остальных.  -
Это  Пикассо.  Керамическая фигурка  бегущей  женщины. Не  очень  похоже  на
Пикассо, вы скажете? Правильно. Но это потому, что посткубистический период.
Тринадцать миллионов долларов почти, можете себе представить?
     - А сама статуя где?
     - Даже  не  знаю,  -  пожала плечами секретарша. - Наверно, на  складе
каком-нибудь. А если  посмотреть хотите, как выглядит, то  вон каталог лежит
на столике.
     - А какая разница, где статуя?
     Татарский обернулся. Сзади незаметно подошел Азадовский.
     - Может, и никакой,  - сказал Татарский. - Я, по правде сказать, первый
раз сталкиваюсь с коллекцией такого направления.
     - Это самая актуальная  тенденция  в дизайне, - сказала  секретарша.  -
Монетаристический минимализм. Родился, кстати, у нас в России.
     - Иди  погуляй,  - сказал ей Азадовский  и повернулся к  Татарскому:  -
Нравится?
     - Интересно. Только не очень понятно.
     - А я объясню, - сказал Азадовский. - Это гребаное испанское  собрание
стоит где-то двести миллионов  долларов.  И еще тысяч  сто на искусствоведов
ушло.   Какую  картину   можно,   какая  будет   не   на  месте,   в   какой
последовательности  вешать  и  так  далее. Все,  что упомянуто в  накладных,
куплено.  Но  если  привезти сюда эти картины и  статуи, а там еще  гобелены
какие-то есть и доспехи,  тут пройти будет негде. От одной пыли задохнешься.
И  потом… Честно сказать - ну,  раз посмотрел на эти  картины,  ну два,  а
потом - чего ты нового увидишь?
     - Ничего.
     - Именно. Так зачем  их у  себя-то держать?  А Пикассо этот, по-моему,
вообще мудак полный.
     - Здесь я не вполне  соглашусь, - сглотнув,  сказал Татарский.  - Или,
точнее, соглашусь, но только начиная с посткубистического периода.
     - Я смотрю, ты башковитый, - сказал Азадовский. - А  я вот не рублю. Да
и  на фига это надо? Через неделю уже  французская  коллекция  будет.  Вот и
подумай  - в одной  разберешься,  а  через  неделю  увезут, другую повесят -
опять, что ли, разбираться? Зачем?
     Татарский не нашелся, что ответить.
     - Вот я и говорю, незачем, -  констатировал Азадовский. - Ладно, пошли.
Пора начинать. Мы потом сюда еще вернемся. Шампанского выпить.

Пелевин. «Поколение "П"»